Живи долго, Большой человек!

Утром я открываю глаза и смотрю, как олени, не торопясь, возвращаются в кораль. Вчера, как и несколько дней до этого, я пыталась запомнить их имена, училась отличать их по цвету шерсти, по рогам, по каким-нибудь другим, едва заметным отметинам.

Сегодня я устраиваю себе экзамен.

-Это Ямаха? – спрашиваю у хозяина.

— Нет, отвечает он. – Ямаха ещё не подошла.

-А вон та, светлая, это же Плачущая?

— Да нет же, Плачущая вон там, в углу.

— Ну, а этот, это же Нямболатто?

— Да нет же, это его мать, Пасалола.

-Господи! Ну как же ты их различаешь?!

— Очень просто: по глазам, по лицу…

Двоих я всё же могу узнать наверняка: однорогого Комарика и Ямальскую, она приземистее других и темнее – тундровая.

фото Георгия Корчёнкина

Их пригнали в прошлом году из совхоза «Ярсалинский», тысячу тундровых ямальских оленей, чтобы раздать нашим ханты-мансийским оленеводам-частникам. Я была рядом, когда ямальские пастухи отбирали оленей для нас и выгоняли эту тысячу, и я видела, как ему было трудно.

Я была рядом и чуть раньше, когда на первом съезде оленеводов-частников Ханты-Мансийского округа, в славном и удивительно красивом городе нефтяников Когалыме им было громко заявлено: пришло время вернуть совхозного оленя оленеводу-частнику.

Съезд единодушно избрал его президентом Союза Ханты-Мансийских оленеводов. И он поплыл против течения. Он добился, чтобы за ямальских оленей платили не их будущие хозяева, а административные структуры округа. Появились недоброжелатели. Впрочем, у него их хватало всегда.

Первый шаг всегда самый трудный. Но из тайги, из тундры на него смотрело множество глаз, с надеждой обращалось множество душ: не сказка ли это? Неужели действительно вольётся новая кровь в обмельчавшие стада местных оленеводов?

Перегон был рискованным: оленям предстояло преодолеть невероятную доселе дальность расстояния по незнакомому пути. Все ли дойдут? К тому же тундровый олень не чета таёжному, а вдруг не приживётся на чужой земле?

Сумасбродная на первый взгляд идея породила множество слухов. Заговорили, что новоявленный президент гонит оленей для себя и родственников. Потом, когда стадо всё-таки дошло, и почти без потерь, и президент не взял для себя ни одного оленя, поползли другие слухи: возможно, олени больны, зараза пойдёт по всему округу, загубит местные стада… Тогда он и взял себе Ямальскую.

Но всё это будет позже, а там, в Когалыме, я впервые решилась подойти к нему. Имя, известное за пределами не только нашего округа, но и России, пугало, и в то же время чрезвычайно интересовало меня, притягивало, как магнит. Ведь именно он первым выставил пикет на дороге против произвола нефтяников. К тому же в его стаде гуляет олень самого Президента России! Поговаривали, что на стойбище у него есть телевизор, видеомагнитофон, несколько квартир в разных городах и даже иномарка! Что все свои громкие акции он совершает лишь для того, чтобы имя его звучало всегда и везде, и как можно чаще. Он же, вопреки легендам, витающим вокруг его имени, оказался человеком необычайно простым, чутким и искренним.

Спустя три месяца после нашей первой встречи он позвал меня на Аган. Мы проплыли на обласах почтовым маршрутом, которым местные жители пользовались в давние времена. На стоянках старожилы наносили на старую лоцманскую карту всё, что встречалось нам на пути: заброшенные и ещё живые стойбища, кладбища, сгоревшие или развороченные катеристами, тони, пески и ягельники, которые когда-то давали жизнь многочисленным и состоятельным родам Айпиных, Лейковых, Казамкиных…

В книге, которую мы готовили к изданию, названия всех этих мест он настоятельно предлагал обозначить на родном языке.

— Ну кому это надо? – много раз спрашивала я у него. – Книга должна быть понятной для всех, если ты хочешь, чтобы об истории этой земли узнали где-то ещё.

— Если кого-то заинтересует какое-то название, пусть поищут в литературе, спросят.

— Да кто полезет в словари, чтобы узнать, что такое Порнэ най или сый?!..

Сейчас я понимаю, что он опять прав. Только правда его – для завтрашних людей, для тех, кто придёт, — он верит, — что всё-таки придёт на эту землю – археологов и этнографов, чтобы если не сохранить, что осталось (нефтяной каток остановить почти невозможно), то хотя бы зафиксировать для будущих поколений, изучить то, что было.

Странно, но пока историей нашей земли больше интересуются за рубежом. Каждый год в эти края приезжают учёные из Венгрии, Канады, Финляндии, чтобы составить учебники для наших малышей, или успеть, пока ещё не ушёл в прошлое исконный язык и диалект, записать местных стариков, рассказывающих удивительные старинные загадки, песни и побывальщины.

Уникальность этой экспедиции как раз и состояла в том, что историю своей земли писали сами старожилы.

…Молись,

Быть может, слова твои

будут услышаны,

И Хозяйка Агана

Восстановит не только

свои замазученные воды,

Но и берега,

И народы,

Жившие на её берегах…

Он научил меня понимать эту реку и эту жизнь так, что потом, спустя год, когда мы сделали фильм о нашей экспедиции и он вышел на телеэкраны, люди плакали на его просмотрах.

Он стал частью моей жизни. Боль его души теперь уже постоянно живёт во мне. А в нём, я знаю, живёт боль его земли, его народа.

У него замечательная жена. Я не видела более счастливой семьи. Они всегда вместе. Даже если ему приходится выезжать без неё, души их в любое время находят друг друга. Она присутствует везде: в его стихах, рассказах, в его политических баталиях, с неизменной камерой за его спиной… Он шутит, что у Лены рука твёрже, и камера у неё не дрожит, как у него иногда.

Кстати, о видеокамере. Он никогда с ней не расстаётся. Снимает всё: беседы с соседями, поездки на стойбища и в многочисленные командировки, просто разговоры людей и, конечно же, песни, сказки, загадки, исчезающие предметы быта ханты, манси, ненцев.

Хотя многое мёртвым грузом лежит на полках, архиву, который он собирает у себя на стойбище, нет цены. Пригодится ли он когда-нибудь? Я уже не спрашиваю его об этом, потому что знаю, что он ответит.

Сумеем ли мы когда-нибудь догнать стремительный импульс его мысли, его мудрой простоты?

Когда в многочисленных беседах и интервью его спрашивают: «Кем Вы себя больше видите – оленеводом, писателем или общественным деятелем?», — он отвечает: «Я просто человек. Я живу так, как подсказывает мне жизнь».

Сейчас он опять плывёт против течения. Может быть, именно потому, что не просто оленевод, и не просто писатель, а Человек. Хозяин, или, вернее, сын своей земли.

У него на стойбище живёт русская учительница. Она учит его внуков грамоте: чтению, письму… А малыши учат её разжигать печь, кормить оленей. Они старательно собирают по утрам портфели с тетрадками, чтобы добежать до учительской избы, которая находится в десяти метрах от их дома, а в конце урока звонят в колокольчик, и получается переменка, совсем такая же, как в поселковом интернате, только лучше, интересней: ведь за это время можно выбежать на улицу и посмотреть, как бабушка готовит обед, или как отец собирается на рыбалку…

И ведь он опять прав, несмотря на активное сопротивление общественных и образовательных структур: дети не должны отрываться от дома, от семьи, от оленей…

фото Георгия Корчёнкина

Когда-нибудь в его стаде будет ходить и мой олень. Я знаю, так будет. И я верю, что мой олень будет жить долго, потому что судьбу его доверю лучшему из людей.

Он жил вчера, и земля, охраняющая покой его предков, дала ему веру и силу. И он обязательно будет жить завтра, ибо та же земля, на которой и для которой он живёт, не позволит потомкам забыть его имя.

Так живи долго, Большой Человек!

Стойбище-на Тюйтяхе

1996 год

<<     >>